В конце 1999 года в Санкт-Петербурге произошла загадочная серия убийств и грабежей. Жертвами в основном становились пенсионеры. Все они добровольно впускали убийцу в квартиру. Следователи не сразу связали между собой эти преступления, а когда взялись за расследование, выяснили что нападения продолжаются уже несколько лет и от них пострадали десятки человек. Как преступнику удавалось остаться безнаказанным и на что пришлось пойти следствию, чтобы его поймать — в материале «Холода».
Осенью 1999 года диспетчер Управления уголовного розыска Санкт-Петербурга принял, казалось, рядовой вызов. Пожарные, приехавшие на сообщения о возгорании на Каменноостровском проспекте в Петроградском районе, обнаружили в сгоревшей квартире тела двух женщин.
На вызов в составе оперативно-следственной группы отправился дежуривший в тот день старший оперуполномоченный Сергей Заботкин. На месте оказалось, что погибшие — мать и дочь — были убиты.
«Дочь имела явные следы насильственной смерти, она была задушена шарфом или платком», — позже вспоминал Сергей Заботкин. А вот с матерью все было не так однозначно. На голове пожилой женщины была травма — от удара тупым предметом, но на первый взгляд следователю показалось, что на теле не было следов насильственной смерти.
Однако при подробном осмотре на локтевом сгибе руки пожилой матери судмедэксперты обнаружили след от инъекции. Вскрытие показало — пенсионерка погибла от отравления сильнодействующим препаратом.
Незадолго до этого в центре Петербурга уже был пожар, после которого в квартире нашли тела двух женщин. 2 ноября 1999 года в доме на Наличной улице Васильевского острова загорелась квартира. Когда пожар потушили, в ней нашли тела 48-летней Ольги Персияниновой, бывшей балерины Мариинского театра, и ее матери — 82-летней Тамары Жадиной.
На шее Персияниновой были затянуты колготки, а на ее теле обнаружили следы от ударов отверткой — той же отверткой убили и ее мать.
Из квартиры пропала икона, старинная хрустальная ваза, отделанная серебром, и другие вещи. Отпечатков пальцев преступник не оставил. Следов взлома квартиры тоже не было — все выглядело так, как будто жертвы открыли дверь добровольно.
Заботкин пересмотрел заключения о смерти Жадиной — у нее на локтевом сгибе тоже были следы от уколов.
Пожилому человеку просто померещилось
Сотрудники милиции запросили информацию о схожих преступлениях, связанных с применением медицинских препаратов. И наткнулись на заявление об убийстве Екатерины Паниной — ее дочь вернулась домой из магазина и обнаружила тело матери. Экспертиза показала, что Панина умерла от острой сердечной недостаточности. Однако дочь уверяла, что мать была здорова и ее могли отравить. По словам дочери, из дома пропали некоторые вещи.
Оперативники расширили поиски и обратили внимание не только на загадочные смерти, но и на другие преступления, где жертвы жаловались на отравления. Оказалось, что в разных районах города уже зарегистрировали более 10 отравлений пожилых людей. Родственники некоторых из них обращались в милицию с заявлениями — ведь незадолго до смерти погибшие чувствовали себя хорошо.
Оказалось, что с 1997 года в Санкт-Петербурге произошло около 50 грабежей, связанных с отравлениями. Пострадавшие рассказывали похожую историю: домой приходил доктор из поликлиники, мерил давление и делал укол от гипертонии. После инъекции пенсионеры теряли сознание, а из квартир пропадали вещи.
«Сначала не было трупов, поэтому на события долго никто не обращал внимание. Ну, приходил врач, со слов потерпевших, делал укол, ну, пропадали какие-то вещи», — говорил Заботкин. Некоторые пенсионеры рассказывали о случившемся родственникам и соседям, однако, по словам Заботкина, к подобным историям «все относились с недоверием» — «считали, что [это] пожилой человек, видимо, [ему] что-то мерещится».
«Препарат на многих действовал не до конца. Человек, который получил инъекцию, просыпался чуть раньше, чем положено. А он [преступник] в это время шарит на кухне, изымает крупу, муку и сахар. Или лазит в комоде и ищет деньги, — говорил Михаил Балухта, начальник отдела по раскрытию убийств УУР ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. — Естественно, человек начинает [кричать], а воля-то подавлена здорово. Были случаи, когда женщина рукой машет, а сказать ничего не может».
Экспертиза показала, что уколы мог делать человек, «обладающий медицинскими познаниями». Следователи поняли, почему пострадавшие пускали к себе преступника, и стали проверять медработников.
Пожилые люди с трудом запоминали внешность преступника и говорили скорее о впечатлении, которое он оставлял: молодой, приятный, общительный.
Около 30 пенсионеров смогли описать внешность «доктора» — мужчина средних лет, рост около 180 сантиметров, нормальное телосложение, короткая стрижка с залысинами.
«Это же не фотографии человека, это типаж лица. Задержать по такому фотороботу в условиях города невозможно», — говорил Анатолий Кисмерешкин, начальник отдела по раскрытию умышленных убийств УВД Фрунзенского района Санкт-Петербурга.
Первым делом следователи собрали личные дела сотрудников скорой помощи. По словам Заботкина, в этом им сильно помог главный врач скорой помощи Санкт-Петербурга.
«Я лично к нему поехал на прием и сказал, что под подозрение попадают врачи скорой помощи. Он, конечно, к этому отнесся своеобразно, сказал: „Такого просто не может быть. Не может врач совершать такие преступления“, — вспоминал Заботкин. — Я сказал: „Дай бог, если мы ошибаемся, мы всегда извинимся“. Он согласился помочь так, чтобы об этом никто не узнал — потому что просто несерьезно из-за одного негодяя бросать тень на всех врачей».
Следователи отобрали шесть наиболее схожих фотороботов — их сравнивали с фотографиями более двух тысяч врачей, санитаров и водителей машин. Среди них оказалось около 700 мужчин в возрасте от 25 до 40 лет.
«Жизнь — это кайф!»
В январе 2000 года после недолгого перерыва произошла новая серия убийств — теперь уже во Фрунзенском районе. 12 января в квартире на улице Белы Куна обнаружили тело 80-летнего Константина Саулина. Он лежал на кровати, на руке был след от укола: экспертиза показала, что смерть наступила от отравления. Следователь Анатолий Кисмерешкин выехал на место преступления.
У ветерана войны Саулина похитили доллары и наградной пистолет. «Спросили, где он хранится. Я сунулась туда, там его нет. А тряпочка, в которую он был завернут всегда, валялась на полу. Сразу поняли, что [нас] просто ограбили», — позже рассказывала жена убитого.
Кисмерешкин находился в квартире Саулина, когда раздался звонок — сообщили о еще одном нападении, которое произошло в том же районе на улице Бухарестской. Пенсионерка Лилия Максимова лежала в луже крови, когда ее обнаружила невестка. Та подумала, что женщина мертва, и вызвала милицию — когда же тело попытались перевернуть, Максимова застонала. На ее голове виднелись раны — как оказалось, от ударов топором, а на руке — все тот же след от укола.
Через два дня Максимова пришла в себя. Она рассказала следователям, что в тот день утром в квартиру позвонил мужчина и сообщил, что принес результаты флюорографии. Максимова впустила «врача» — тот измерил давление и сделал ей укол, после которого женщина отключилась. Когда же она пришла в себя, увидела, как «врач» роется в комоде.
Максимова закричала, после чего мужчина ударил ее топором по голове и скрылся. Следователи надеялись, что она вспомнит внешность преступника — но безуспешно, потому что от удара по голове у Максимовой помутилось сознание. Однако ее рассказ все-таки дал следователям зацепку: они предположили, что преступник выбирает жертв среди тех, кто делал флюорографию — к нему каким-то образом попадают результаты их обследований.
На следующий день в квартире на улице Софийской убили 72-летнюю Надежду Фонину. Пенсионерка лежала на диване — на руке был след от укола, а в ее грудь была воткнута отвертка. На зеркале преступник губной помадой оставил надпись: «Ты девка хороша! Жаль тебя не было. Я б тебя!!!» — и стрелку, которая указывала на фотографию дочери Фониной, стоявшую в рамке у зеркала.
«Климат моральный [был]: „Блин, ну сколько можно убивать-то?“ Каждый день, получается, [происходили убийства]», — описывал Кисмерешкин настроения следователей и оперативников.
В квартире другой убитой женщины преступник также написал помадой по зеркалу: «Жизнь — это кайф!»
Ящик с ячейками
Через несколько дней произошло новое нападение. Пенсионерка Тамара Тихонова сделала в городской поликлинике флюорографию, однако результаты забрать не успела — их принес на дом врач. Он вошел в квартиру и предложил измерить давление, которое, конечно, оказалось повышенным — потребовалось «лекарство». «Я слегка прилегла, дала ему руку, — говорила Тихонова. — [После чего] все загудело, зашумело». Пенсионерка пришла в себя через два часа — ее тошнило, голова кружилась, а из квартиры пропали деньги и ценные вещи.
Следователи проанализировали этот и остальные случаи и узнали, что все пострадавшие незадолго до нападения делали флюорографию в одной и той же поликлинике № 56 Фрунзенского района. Выяснилось, что результаты обследований сотрудники поликлиники складывали в деревянный ящик с ячейками, который висел на стене и был у всех на виду. Любой человек мог сделать вид, что забирает свои результаты — а там значился бы адрес, имя и возраст пациента.
«А что, если человек зашел и взял пачку бумажек? Потом пришел к себе в квартиру и начал анализировать, намечая жертву преступлений: „Вот этот дом стоит тут, это потом. Этот [дом] поближе, [будет] сегодня. А этот [адрес будет] завтра“», — говорил Кисмерешкин. Судя по всему, убийца приходил к ящику чуть ли не каждую неделю, уносил чужие справки и выбирал новых жертв.
Узнав схему, по которой действовал убийца, следователи взяли в поликлинике журнал посещений и составили список пенсионерок, которые делали флюорографию в декабре и январе — их оказалось более двух тысяч. «От этой цифры, две тысячи, в голове шум пошел. Это-ж как проверить все это?» — вспоминал следователь Кисмерешкин.
Они вместе с Заботкиным торопили оперативников: необходимо было обзвонить всех пациентов, чтобы узнать, кто забрал результаты обследований, а кто не успел этого сделать. Милиционеры сутками сидели в кабинетах, еду готовили там же на плитках.
«Голый по пояс, в майке драной, причем одна лямка так интересно висит, — вспоминал Кисмерешкин. — И он что-то пишет, пишет, потому что списки создаются, корректируются, [имена] вычеркиваются, потому что кто-то позвонил, три телефона [звонят] одновременно…»
14 января на Софийской улице произошло новое убийство. 75-летнюю пенсионерку по фамилии Михеева нашли в ее квартире — на руке был след от укола.
Михеева была в списках милиционеров, но предупредить ее не успели. «Слишком много было потенциальных жертв — а нас-то всего семь человек, — вспоминал Кисмерешкин.
Паинька и неженка
Почти все нападения происходили в промежутке между 10 и 13 часами, и только в будние дни. Оперативники предположили, что преступник ждал, пока родственники жертв уйдут на работу. Последнее убийство было совершено в пятницу, поэтому следующее нападение милиционеры ожидали в понедельник.
К вечеру воскресенья 16 января у следствия появилась окончательная цифра: 77 человек не забрали результаты обследования — значит, вскоре к ним мог прийти убийца. Рано утром 17 января они начали операцию по его поимке.
Оперативников на всех не хватило. «В предполагаемых квартирах, куда мог прийти врач, сидело 36 засад, оперативники. На улицах находилось почти 500−600 сотрудников, включая все службы ДПС, которым поставили задачу осматривать машины скорой помощи», — рассказывал Заботкин.
«Утром в понедельник сотрудники съехались очень рано, всех распределили по адресам. С хозяевами квартир вечером в воскресенье проговаривали: «К вам придет сотрудник. Пустите». Некоторые в штыки воспринимают. Милиция — это же кто: негодяи и сволочи, [поэтому] «нет», и все. [Оперативники] стояли у дверей и на площадках выше, ниже, — вспоминал Кисмерешкин. — Некоторых [хозяев квартир] уговорили: «Пустите, вот пусть сидит сотрудник на кухне, на всякий случай». А зачем? «Ну, на всякий случай»».
Один из оперативников рассказывал журналистам, что в день операции его не пустили в квартиру.
«Накануне мы с напарником Герой позвонили «своей» бабушке и предупредили, что в нашем районе орудует убийца. Объяснили, что с утра мы придем к ней, чтобы устроить засаду. Она: конечно-конечно, приходите, — говорил он. — В шесть утра мы с Герой пришли по адресу. Звоним. Бабушка через дверь спрашивает: «Кто там?» Мы объясняем, что мы из милиции. А она вдруг заявляет: «Я никому открывать не буду, мне вчера звонили, сказали, что ходит маньяк». Мы ей втолковываем: это мы вам и звонили. Она ни в какую — так и не открыла». В итоге им с напарником пришлось 15 часов сидеть на лестничной клетке с разбитым окном. «А что делать? С адреса уходить нельзя. Мороз был жуткий. Соседи на нас уже коситься стали», — рассказывал он. Однако преступник по этому адресу так и не пришел.
Пенсионерка Зоя Крузе жила на улице Турку, 27. 17 января ей исполнялось 77 лет. Она тоже не хотела пускать в квартиру милиционеров — но те принесли торт, и Крузе все-таки пригласила их на кухню.
«Мы с ней мило сидели, разговаривали, пили кофе. Это было около 13 часов. Без десяти час раздался звонок в квартиру. Я поинтересовался у Зои Андреевны, ждет ли она кого-либо. Она говорит: «Нет, я жду свою дочку и внучку поздно вечером, когда они придут поздравлять с днем рождения», — вспоминал Юрий Дедов, старший оперуполномоченный, сидевший в засаде в квартире Крузе. — Я [подошел к двери и] поинтересовался: «Кто там?» Он сказал: «Это врач. Откройте, это доктор из поликлиники». Видимо, эти слова я уже никогда не забуду. А все остальное уже произошло мгновенно».
Максим Шаманов, второй оперативник, только успел открыть дверь и показать удостоверение, как врач кинулся бежать — однако его сразу поймали. Задержанным оказался 34-летний Максим Петров, врач пятой подстанции скорой помощи Санкт-Петербурга.
«Двоякое впечатление у меня сложилось, когда его привезли в отдел милиции. Мне показалось, что [убийца — это] ну не он вообще. Он [Петров] был настолько паинька, неженка такая», — говорил Михаил Балухта, начальник отдела по раскрытию убийств.
Однако в чемоданчике у «паиньки», по словам Заботкина, обнаружили «удивительный для врача арсенал»: нож, опасную бритву, черный чулок и несколько ампул с анаприлином — препаратом для снижения давления, который при передозировке может вызвать обморок.
Согласно материалам дела, в сумке Петрова также находились прибор для измерения давления, перчатки, шприцы и несколько талонов с адресами. В ампулах и шприцах нашли анаприлин — кроме него Петров еще использовал реланиум, димедрол, феназепам, фенобарбитал и нозепам, которые колол жертвам под видом «необходимого» лекарства или под предлогом взять кровь на анализ.
Только он так может
Максим Петров, по словам соседей, был «культурным человеком достаточно интеллигентного вида» — «всегда здоровался», был женат, воспитывал троих детей. До прихода в скорую помощь он работал педиатром.
«Врач он был великолепный, просто великолепный. Своего ребенка я бы доверила лечить ему, — говорила бывшая коллега Петрова. — Профессионал высокий и много людей спас с того света, это я точно знаю — вместе спасали».
За шесть лет работы на пятой подстанции Петров получил только один выговор, за опоздание, и считался одним из самых ценных работников. Коллеги описывали Петрова как неразговорчивого человека. Странностей в его поведении никто не замечал, единственное, что настораживало: Петров никогда не оставался на подработки.
«Зарплата-то у нас маленькая — полторы тысячи. Все обычно работают сверх смены на 1,5−2 ставки. А он никогда не подрабатывал. Работал четко: сутки-трое. А когда его спрашивали, он отшучивался: мол, мне на жизнь хватает, — говорил один из коллег Петрова журналисту «Московского комсомольца».
В квартире Петрова провели обыск — в это время там находилась его жена, тоже врач. Она показывала следователям вещи, которые Петров приносил домой — магнитолу, видеомагнитофон, подсвечник, чайник. Позже некоторые предметы опознали их настоящие владельцы. На этом список украденного не заканчивался — Петров забирал у жертв деньги, часы, драгоценности, телевизор с пультом, диски и видеокассеты, иконы, серебряные и мельхиоровые ложки, ордена, статуэтки, одежду и разнообразные кинжалы и охотничьи ножи. Похищенное он сбывал скупщику на Сенном рынке, которого позже нашли сотрудники милиции.
Вскоре Петрова опознали и оставшиеся в живых жертвы. «Некоторых людей прямо в дрожь бросало, когда упоминалось его имя. Они очень боялись опознаний и вообще увидеть его, — говорил следователь Никита Тимофеев. — Поэтому перед опознанием приходилось очень долго беседовать с людьми, объяснять им, почему это действительно нужно».
Например, следователи поговорили с Анастасией Плотниковой, которая по вине Петрова чуть не сгорела в собственной квартире.
«Сделал мне укол, я отрубилась, а когда проснулась, у меня уже с этой стороны шкаф, одежда, там все уже красным пламенем пылает, — вспоминала Плотникова. — Я попробовала в прихожую выйти, но и в прихожей все горит. Я тогда [побежала] на балкон». Пенсионерку спасли пожарные, но все ее вещи сгорели.
На этом этапе следствие столкнулось с проблемой. Единственными уликами, которые Петров оставлял на месте преступлений, были надписи губной помадой на зеркале. Чтобы доказать, что их действительно написал Петров, следователи провели почерковедческую экспертизу — его просили писать помадой на вертикальной поверхности, чтобы создать максимально похожие условия. Однако почерк не совпадал на 100%.
«Когда мы стали сравнивать, выяснилось, что есть очень много совпадений. Но были и различия, которые не позволяли утверждать категорически, что [надписи на зеркале оставил] он, — говорила Людмила Сысоева, главный эксперт почерковедческой лаборатории. — Представляете, когда я сказала уголовному розыску, что сомневаюсь? Конечно, им было очень неприятно. Стали думать что делать».
Выяснилось, что Петров был левшой и все делал левой рукой, однако в советской школе его заставляли писать правой. Следствие провело повторную экспертизу — на этот раз Петрова попросили делать все то же самое, но левой рукой.
«Сложность исследования заключалась в том, что [у Петрова] не было устойчивого навыка письма левой рукой. Было видно, что он рукой по бумаге как кистью водит, а не как обычным пишущим прибором. Но когда мы получили образцы, конечно, все встало на свои места», — вспоминала Сысоева.
На суде
Сперва Петров отрицал все обвинения, но затем начал сотрудничать со следствием и давать показания. Выяснилось, что грабить он начал еще в августе 1997 года — поначалу просто вводил жертвам препараты, воровал по мелочи и уходил. Халат врача Петрову нужен был для того, чтобы люди пускали его в квартиру.
«Как он сам объясняет, изначально он не хотел никого убивать. Первые убийства были совершены им потому, что его застигали при совершении преступления или соседи, или родственники, или просыпались сами потерпевшие, — говорил Тимофеев. — После того как стал давать признательные показания, он вошел в роль, и у него появился артистизм. Он даже немножечко бравировал тем, что совершил».
Петров говорил следователям, что только он мог совершать преступления таким хитрым способом — другие бы до этого не додумались. Однако на суде он отказался от своих слов и заявил, что его показания были сделаны под давлением.
На суде Петров также попытался оспорить результаты почерковедческой экспертизы. Не считая адвоката от государства, он защищал себя сам. Петров готовился к заседаниям суда и читал книги по почерковедению.
«Первый вопрос, который он задал [на суде]: «Были ли в истории российской криминалистики случаи, когда эксперт-почерковед делал выводы по надписи, которую левша, пишущий только правой рукой, выполнил на зеркале помадой?» — вспоминала Сысоева. — Естественно, такой случай был первым, и я честно [об этом] сказала. Он сказал судье: «Вот видите, а она [эксперт] взялась». Профессионал может позавидовать вопросам, которые он задавал».
Кроме того, Петров утверждал, что сотрудники милиции выбивали его показания силой.
«В протоколе я подписывал все. Оперативники говорили на следственном эксперименте, что, к примеру, в каком-то доме есть еще два убийства — бери их на себя, и тебе будет хорошо. А то мы твою жену трахнем, а детей отправим в детский дом. Страх — это очень хороший стимулятор. Так что я подписывал все», — говорил Петров.
Слова выживших пенсионеров, которые опознали в нем преступника, Петров назвал ненадежными.
«Все опознания проводились с нарушением закона. Потерпевшим не давали надевать очки, а рядом со мной выставляли подставных лиц, которые выглядели цивилизованно, и только я — небритый, коротко стриженный и избитый. Поэтому они и указывали на меня», — говорил он.
Тем не менее, суд не согласился с доводами Петрова. Экспертиза признала его вменяемым. «Мы много разговаривали на разные не касающиеся следствия темы. Петров был очень интересным собеседником: образованный, умный, хороший рассказчик. Совершенно не похож на психа», — отмечал один из следователей Никита Тимофеев.
За убийство 11 человек Петрова приговорили к пожизненному сроку в колонии особого режима — вину он так и не признал.
Во время суда и будучи в колонии Петров много раз жаловался на условия содержания: по его словам, камеры были переполнены, на площади в несколько квадратных метров могли содержать более десяти заключенных, им не выдавали постельное белье, никогда не выключали свет. В жалобах Петров отмечал, что у заключенных не было нормальных условий для стирки, уровень влажности был очень высок, еда была плохого качества, а система отопления или отсутствовала, или не работала.
В 2012 году Петрову удалось доказать, что его содержат в негуманных условиях. ЕСПЧ удовлетворил его жалобу и постановил выплатить компенсацию 16 350 евро (около 1,5 миллиона рублей).
Безумный взгляд
В 2019 году журналистка и правозащитница Ева Меркачева взяла у 53-летнего Петрова интервью. Беседа прошла в колонии «Белый лебедь» в городе Соликамске, где он сидит и сейчас.
Петров говорил, что временами скучает по «оказанию помощи людям», а на преступления якобы пошел из «исключительно корыстного мотива».
«В те годы врачи были в постоянной нужде, вопрос стоял о выживании. Нет, конечно, электроэнергию не отключали, и одежда была. [Но] еды не было. Зарплату не платили месяцами. А у нас дети уже тогда были. Раньше врачи были в плачевнейшем состоянии, и это ужасно. Если бы тогда было как сейчас, я бы, наверное, не совершил всего того, — говорил Петров. — Если бы можно сейчас все изменить, я бы ни за что не пошел в медицину. Занялся бы торговлей. Видите, медицина денег не приносит. Точнее, не приносила. В последнее время очень сильно подняли зарплату медикам. Моя бывшая жена тоже врач, она сейчас получает прилично, но в то время такого не было».
С женой Петров развелся через семь лет («она долго держалась»), однако, по его словам, «отношения остались нормальные». Его мать умерла, а сестра продолжает помогать ему, присылая в колонию посылки.
По словам Петрова, с некоторых грабежей «доходы были несерьезные, иногда всего сотня рублей», а в паре случаев и вовсе ничего. «Видел, конечно, [что у человека ничего нет]. Но всегда была надежда, что люди что-то прячут, скрывают. Старики могут жить бедно, а откладывать при этом куда-нибудь в кадушку», — говорил он.
Петров говорил, что убитых, «конечно, жалко», однако ему «эти старики не снятся». «В обществе относятся к старым людям как к людям второго сорта, потому что они вроде как пожили уже и их не жалко. Молодых убивать сложнее со всех точек зрения. Так что это тоже играло роль», — говорил Петров.
Он не согласен с приговором и дал бы себе 30 лет лишения свободы.
«Я сторонник конкретного срока, даже если он большой, огромный. Он, по крайней мере, имеет конец», — пояснил Петров. По его словам, нападений было 46, может быть, даже больше. Причины своей жестокости Петров якобы так и не понял — в детстве он, по его словам, не подвергался насилию, не мучил животных, а «сцены жестокости» ему «всегда было неприятно видеть».
«Правильная речь, приятный голос и совершенно логичные, хоть и скупые, ответы, — говорила о Петрове Ева Меркачева. — Но какой безумный взгляд! А у меня от его взгляда мурашки».
Если окажется на свободе, Петров планирует работать дворником — по его словам, это «спокойная профессия для стариков».