В середине 1980-х железный занавес разделял Европу на две части, советская империя казалась вечной, а коммунистическая идеология давила на все сферы жизни. Но даже в несвободной стране внутренне свободные люди находили способы и возможности для самовыражения. Поэт Феликс Аксёнцев (автор текстов беларусских рок-групп «Бонда», «Крама» и первых трех альбомов культовой ULIS) и художник Александр Кригель — оба теперь живут за океаном — рассказали нам, как будоражили сонный Минск. Серости повседневной жизни они противопоставили яркие акции, чтобы хоть на миг «выдернуть» позднесоветское общество из рутины.
Феликс Аксёнцев и Александр Кригель родились в Минске: первый в 1964-м, второй — в 1965 году. Жили в одном дворе (это был район улиц Некрасова и Ломоносова) и дружили с раннего детства, ходили в одну школу. В институты пошли разные: Феликс в радиотехнический (теперь это БГУИР), Александр — в политехнический (БНТУ), но дружить продолжали.
— Я писал стихи и рок-тексты, мы вместе писали прозу. Саша рисовал и занимался переводами (зарубежной литературы, в основном с польского языка. — Прим. ред.), которые так и не были опубликованы, — вспоминает Аксёнцев. Своего друга он чаще называет Алексом, и мы дальше будем делать так же.
После многих лет эмиграции Кригелю, не заставшему беларусизацию начала 90-х, было бы сложнее говорить по-беларусски, чем Аксёнцеву, поэтому беседа велась на русском. Но вы можете включить беларусскую версию — кнопка вверху страницы.
«Побочным продуктом» творческих увлечений молодых людей стали хеппенинги (от англ. happening — «случающееся»). Так называют форму современного искусства: в театральном смысле это перенос действия в реальное пространство с включением зрителей в ход «спектакля», а в более широком значении — это действия, события или ситуации, происходящие импровизированно при участии художника, автора, но не контролируемые им полностью.
— С одной стороны, развлечение, а с другой — арт-акции, — отмечает Аксёнцев. В хеппенингах, которые они с Алексом устраивали в Минске, могли принимать участие не только они сами, но и их друзья — иногда до 15−20 человек.
«Сын Станислава Лема»
— Когда мне посоветовали сделать с вами интервью, то в первую очередь рассказали о том, как вы приостановили движение метро. Я подумал, что речь о каком-то перформансе.
Алекс: Нет, это хеппенинг. Любой перформанс — это всегда скрипт, сценарий. У хеппенинга ситуация иная. Есть общее направление, а дальше как получится. Но должна быть затравка, импульс. Как кристаллик вещества, попадая в неустойчивый перенасыщенный раствор, запускает процесс кристаллизации и определяет всю дальнейшую структуру.
Первая идея была такой: в Минск приехал сын польского писателя Станислава Лема, он едет в метро, люди его узнают — что из этого получится дальше? К слову, на самого сына Лема (в этой роли выступал Кригель. — Прим. ред.) я не был похож. Он был довольно маленький и круглоголовый, а я был гораздо выше и существенно моложе.
— Почему сын именно Лема, а не кого-то другого?
Алекс: В Минске около магазина «Тысяча мелочей», напротив Ботанического сада, был магазин иностранной литературы «Дружба». Там можно было за небольшие деньги купить книги, которые не поощрялись властями либо были очень дороги на черном рынке — на польском, немецком, венгерском и других языках. В том числе благодаря этому я стал большим поклонником Лема и остаюсь им до сих пор. Все началось с обычного юношеского увлечения фантастикой, но чем дальше я его читал, тем больше понимал, что Лем — очень серьезный философ. Многие его вещи просто не переводились на русский или переводились неправильно, давая несколько другой контекст, потому что он никогда не был просоветским. Именно любовь к Лему помогла нам во время нашей акции в метро.
Феликс: В те годы я подрабатывал на беларусском радио в программе о рок-музыке — ее тогда только начали разрешать. Для одной из передач мне был выдан диктофон. Так что была возможность выглядеть профессиональным репортером.
Алекс: Идея была в том, чтобы вовлечь людей, не посвященных ни в план, ни в саму идею хеппенинга. Лучше всего в замкнутом пространстве. Для этого выбрали вагон метро.
Феликс: На конечной станции — по-моему, это была «Московская» — собралось 15−20 человек. Они все сели в поезд, за исключением «сына Станислава Лема» — Алекса, который остался на платформе.
На каждой станции выходили по нескольку человек. Затем они же поочередно стали садиться в следующий поезд, в котором отправился вслед за основной группой Алекс, и рассаживаться в разных концах заранее предопределенного вагона. В какой-то момент, когда все уже собрались, я подошел к Алексу и на ломаном польском стал просить у него об интервью, вытащил диктофон.
Кто-то, кто сидел рядом, спросил, что происходит. Я ответил, что приехал сын Станислава Лема, известного польского писателя, а я, мол, с беларусского радио и хочу взять интервью. И начал задавать вопросы прямо в поезде. Люди из нашей группы стали поодиночке подходить и просить автографы. Возникло столпотворение. Другие люди, которые ни о чем не подозревали, начали принимать участие в событии. Одни просили автограф, другие просто присоединились к этой толпе.
В конце концов «сын Лема» сказал, что просто ошеломлен такой невероятной известностью. Мол, он не очень понимает, что происходит, но хотел бы угостить всех своих новых беларусских друзей в местном ресторане. Толпа вывалилась на перрон, в ней уже были не только участники первоначального хеппенинга, а и случайные люди. Движение метро приостановилось, потому что было не очень понятно, что происходит, откуда эта толпа. В конце концов мы просто ушли. Ресторана, естественно, никакого не было. Я уже не помню, как конкретно мы вышли из этой ситуации, не будучи побитыми (смеется. — Прим. ред.).
— Вы как-то репетировали это?
Алекс: Конечно, нет. Это спонтанная вещь. Единственное, мы знали, как сделать так, чтобы оказаться в одном и том же вагоне и чтобы случайные люди не поняли, что происходит.
— А если бы кто-то из знакомых Александра встретил бы его и все испортил?
Алекс: Мы не просчитывали такой момент. Если бы это случилось, события просто приняли бы другое направление.
Вегетарианские времена и иностранцы как инопланетяне
— Вы не боялись последствий? Например, реакции милиции?
Феликс: В тот момент на платформе стражей порядка не оказалось. Да и большой задержки движения не было — буквально минута. Иначе повязали бы (смеется. — Прим. ред.).
Алекс: В любом случае, времена уже были более-менее вегетарианские. Это была ранняя эпоха Горбачева — где-то 1985−1986 годы, незадолго перед концом Советского Союза. Какие-то вещи уже прощались. Поэтому хеппениги и были возможны. К тому моменту мы закончили или заканчивали свое образование, максимум — нас могли исключить из институтов и из комсомола.
Феликс: Хотя у всего имелись границы. У нас была идея провести демонстрацию с плакатами в защиту права рыб дышать воздухом. Но, поразмыслив, решили, что арест и срок — это слишком высокая плата за арт-акцию, и мы не готовы платить подобным образом. Поэтому эта идея никогда не была реализована.
За несанкционированные акции в СССР преследовали. Например, в 1989 году художник Алесь Пушкин отметил годовщину провозглашения независимости БНР. Он вышел с плакатом «Грамадзянін! У гэты дзень 71 год назад была абвешчаная Беларуская Народная Рэспубліка. Памятай і думай аб гэтым! Жыве незалежная Беларусь!» На спине можно было увидеть перечеркнутый флаг БССР и надпись: «Досыць „сацыялістычнай“, адродзім Народную Беларусь». За это он получил два года условно и ограничение ряда прав на пять лет. А ведь к 1989-му в СССР уже вовсю шла либерализация, в том году впервые прошли настоящие выборы в Верховный совет. В 1985—1986 годах такая акция, вполне вероятно, завершилась бы не условным, а реальным сроком.
Феликс: Вообще это была совершенно другая эра — политически, технологически и социально. Не было никаких мобильных средств связи, персональных компьютеров. Все, что сейчас кажется обычным и необходимым, полностью отсутствовало. Советское общество было закрытым, только-только начало открываться. Кроме немногочисленных приезжих студентов, на улицах почти не было иностранцев, людей другого цвета кожи. Иностранец воспринимался как инопланетянин. Он живет в специальной гостинице, которую прослушивают. Он сразу заметен, ведет себя по-другому, идет по-другому, смотрит по-другому — не на землю, а на людей.
Алекс: Поэтому любые такие «визиты» воспринимались как сенсация, слухи о них расходились по городу. Жизнь-то была довольно серая. «Вы знаете, что в Минск приехал сын Станислава Лема?» — спрашивали потом мои друзья и знакомые.
Вырвать из контекста
— Александр сказал, что жизнь была серая. Организовывая хеппенинги, вы пытались создать какую-то альтернативу?
Феликс: Нас интересовал арт, искусство. Например, банан, лежащий на кухонном столе — это еда. Если мы этот банан прибьем к стене картинной галереи, это произведение искусства — он вынут из контекста.
В 2019 году итальянский художник Маурицио Каттелан представил публике произведение под названием «Комедиант» — приклеенный к стене скотчем банан. Первые два экземпляра продали в том же году по 120 тысяч долларов каждый. Третий в 2024-м ушел с молотка на Sotheby’s за 6,2 миллиона долларов.
Происходит «щелчок» сознания, вы можете назвать его озарением или смехом. Ведь что такое смех? Это человеческая реакция на абсурд. А что такое абсурд? Это сочетание вещей в абсолютно новом, непривычном контексте, очень часто в состоянии логического противоречия.
Это понимание искусства осталось со мной до сих пор. Это и есть основная причина этих хеппенингов. Это способ вынуть нечто из привычного контекста и поместить в совершенно новый, неожиданный контекст.
Алекс: Насколько мне известно, первым, кто сделал шаг в этом направлении, был Марсель Дюшан, который прикрепил колесо велосипеда к стулу. Вынутое из контекста, введенное в иной контекст — это действительно искусство. Так что я согласен с определением Феликса. Хотя у меня есть сомнения, ведь конъюнктурные вещи (а мы часто с ними встречаемся в современном искусстве), даже если они вынуты из контекста, все равно остаются конъюнктурой. Но, парафразируя эпиграф к роману Стругацких, «ты должен создать искусство из обыденного, потому что больше его создавать не из чего».
Почтовые шутки, «айс-кофе» и шахматы на воде
— У вас есть отправная точка, когда это всё началось?
Алекс: Я могу сказать, что о хеппенингах узнал от Феликса. В СССР была изоляция от внешнего мира. Поскольку информации не хватало, мы много импровизировали. Одной из наших акций была рассылка писем несуществующим адресатам «до востребования» с возвратом вполне реальному человеку.
Феликс: Тут важны два момента. Первое: в те времена, когда ты что-то отправлял по почте до востребования, то спустя 30 суток — если письмо никто не забирал — оно возвращалось на указанный обратный адрес.
Второе. Знакомы ли вы с «Косвенными стратегиями» Брайана Ино и Питера Шмидта? Это колода карт, похожая на карты Таро. Когда нужно принять решение в студии звукозаписи или возникает творческий тупик, случайным образом вытаскивается карта с многозначным и странным утверждением. Оно выглядит довольно абстрактно, и в тот момент человек смотрит, как его можно привязать к ситуации.
Так вот я составил порядка трехсот разных писем. В них были вложены подобные утверждения. Они могли быть банальными, странными, неприличными. Например, «закуривай», «гори эта рыба вместе с озером» или «полюби ее как следует». Мог быть конверт с портретом Корнея Чуковского, а внутри листок: «Я от дедушки Корнея все х*ею и x*ею». Вместо слов в письмо могли быть вложены засушенный цветок или странная тревожная фотография.
Часть писем я отправил сам с территории Беларуси. Другие раздал людям, которые ездили в разные города советской империи. Обратным адресом на каждом письме указал адрес знакомого рок-музыканта, жившего в российском Калининграде. А адрес, куда это письмо шло, я выбирал из каталога почтовых отделений СССР — например, в Балтии, Украине, в российских Владивостоке и Пензе, в далеких деревнях. И указывал выдуманные фамилии адресатов. Это были несуществующие люди на реальных почтовых отделениях.
Постепенно из-за невостребования триста писем стали возвращаться, то есть приходить к тому музыканту в Калининград. Он понимал, что это шутка, но не очень понимал ее смысл. Было видно, что письма отправлены из Киева, Витебска, Вильнюса, и якобы это он их отправлял. Аналогично недоумевали и почтальоны, которые на протяжении пары месяцев носили ему по пять-десять писем ежедневно.
— Вам было не жалко этого человека?
Феликс: Мне не приходило в голову, что у него могут быть какие-то серьезные неприятности — это все-таки не сталинская эпоха. Единственным стоп-фактором могли быть только соображения безопасности. Когда перформанс закончился, я всё ему объяснил.
Но было ведь довольно очевидно, что это просто чья-то шутка. Насколько я знаю, уже через несколько дней после возникновения почтового потока все эти письма с веселым хохотом открывались в присутствии участников его рок-группы, которые начали собираться на его квартире каждый день в ожидании новой порции.
— А вы не опасались, что вами мог заинтересоваться КГБ?
Феликс: Одна история была. В те времена было популярным ездить на отдых в Крым. Компания наших друзей отправилась на одно из привычных мест. Мы с Алексом знали адрес и отправили туда две срочных телеграммы с паузой в два часа с разных почтовых отделений Минска.
Первая телеграмма звучала так: «Выслана общехрящетворобная хрящетворобка. Фагот». У нас спросили на почте, что это такое. Саша с серьезным видом сказал, что это экспериментальные образцы в порядке научного обмена. Девочка, которая принимала срочную телеграмму, недоумевая, ее приняла.
Через два часа с другого почтового отделения я отправил вторую телеграмму: «Тянется со страшной силой. Моттл». Меня спросили, что тянется, я сказал: «Это металлургический образец, в порядке научного эксперимента».
Эта шутка оказалась жестокой, потому что, как оказалось, почтальонше [в Крыму] дважды в день пришлось подниматься в гору. Сделав это второй раз, она начала кричать, что шифровки в пограничной зоне больше доставлять не будет и немедленно доложит об этом куда следует. Впрочем, судя по всему, органы этим не занимались или сочли шуткой.
— Помните еще что-то из ваших хеппенингов?
Алекс: Я работал в Академии наук, где мы для охлаждения электронных микроскопов производили жидкий азот. Его можно было отлить в термос, где он при закупорке хранился около получаса. Так родилась идея заморозить кофе.
Мы взяли термос и отправились в кафе, расположенное в районе «Тысячи мелочей» (около площади Калинина. — Прим. ред.) Взяли чашечку кофе за 14 копеек, отошли в сторону, налили туда из термоса азот и представили шокированному бариста замороженный кофе. Пожаловались, что кофе совсем холодный и пить его невозможно. Такие действия вырывали людей из той спячки, в которой мы все чаще всего находимся.
Феликс: Однажды в Украине, на Черкасском водохранилище, мы с Алексом сыграли в шахматы за столиком на отмели вдали от берега, но невдалеке от фарватера. По колено в воде. Помню, сидим, тут появилась рыбачья лодка, тихо приблизилась — и двое рыбаков в полном молчании проплыли в ней совсем рядом с нами, метрах в пяти. Это могло быть эпизодом из фильма Феллини.
— Когда вы прекратили свои акции?
Феликс: Эпизод с обратными письмами был реализован, по-моему, в 1990-м. Это был последний перформанс, в котором я принимал участие. Почему прекратили? Повторю, что это было побочным занятием. Постепенно у нас начали возникать совершенно разные интересы. Я все больше уходил в сторону беларусского языка, писал тексты для рок-музыкантов, вошел в состав группы «Уліс». Саша больше занимался живописью. Он готовился к эмиграции, покинул Советский Союз еще до его распада. К тому же компания, в которой мы это делали, распалась. Люди закончили вузы, пошли на работы и стали серьезными отцами семейств. Никакого негативной причины тут не было. Просто волна прошла — и все.
«Мы пытались делать вещи, которые прерывают автоматизм сознания»
Два друга из одного минского двора теперь живут на берегу одного и того же океана — Тихого. Феликс — в канадском Ванкувере, Александр — в американском Портленде.
Феликс: Я уехал в 1996 году. Сначала в 1994-м были первые президентские выборы.
После них я буквально не мог выходить на улицу. Я не мог понять, как люди могли так проголосовать. Все, что произошло с Беларусью дальше, было для меня очевидно еще тогда. Хотя, понятно, я не подозревал о том, что это на тридцать лет.
В следующем году произошел референдум о смене госсимволики, и после этого я принял решение уехать. Тут еще такое дело: не каждый готов быть героем. Возникает ситуация, в которой нужно либо умереть, либо приспосабливаться и лгать, либо уезжать. Я выбрал третье.
Алекс: Мне было проще. Я выезжал еще из Советского Союза. В какой-то момент начало физически тошнить от советской действительности, от первого отдела (режимное подразделение на каждом предприятии, на котором работали спецслужбы. — Прим. ред.). Мне хотелось увидеть мир. Поэтому я воспользовался первой же возможностью, подал заявление в МВД на выезд на ПМЖ, когда это стало можно, и мне разрешили выезд. А вместе с тем, кстати, лишили советского гражданства — и за это пришлось заплатить 700 с чем-то рублей (моя зарплата инженера составляла 115).
Из СССР Александр сначала уехал в Венгрию, оттуда в Израиль, где даже успел послужить в армии, затем в Канаду, а в начале 2000-х переехал в США. Издал там несколько книг о базах данных, потом работал в частных фирмах. Теперь Кригель — IT-архитектор (проектировщик информационных систем) и работает на правительство американского штата Орегон. В свободное время он пишет картины, устраивает выставки и выставки-продажи, издает совместные книги с поэтами, где их стихи сопровождаются его картинами.
Таким был и сборник Феликса Аксёнцева «Перекати-море», вышедший в беларусском издательстве «Логвінаў» в 2017 году. Авторами книги указаны он и Александр Кригель.
Эмиграционный путь Аксёнцева был короче: он сразу переехал в Канаду. И как тогда, так и сейчас работает в IT. «Так давно, что уже собираюсь заканчивать эту карьеру», — добавляет Феликс. Начинал со службы поддержки, затем стал программистом, теперь работает директором в одном из вузов канадской провинции Британская Колумбия. В свободное время пишет стихи и тексты для рок-композиций, сотрудничает с беларусской группой «Крама». У Аксёнцева вышло уже несколько книг поэзии: в 2021-м он издал в США «Междуречье», в 2023 — книгу своих песенных текстов «Марнатраўны сын», а сейчас работает над новым сборником, который должен выйти в Берлине.
Сегодня Феликс и Алекс — у него, кстати, с 80-х остается прозвище «Лем» — по-прежнему близкие друзья.
— Те ваши хеппенинги как-то на вас повлияли?
Феликс: Вы помните фотографию Сальвадора Дали, который выгуливал в Париже гигантского муравьеда? Мне кажется, это была не рекламная акция, не думаю, что Дали на тот момент еще нуждался в рекламе. Это то, что он делал в своих картинах, и то, что делали мы. Раз — и обыденная реальность исчезает.
Об этой истории с муравьедом я узнал позже, когда наши перформансы уже закончились, и обрадовался. Ведь такой знаменитый художник наверняка думал почти так же, как мы.
Частично эти вещи потом привели меня к буддизму — я практикующий буддист в традиции сото дзен, спокойной рефлективной медитации. Но есть другая традиция, риндзай дзен, в которой большую роль играют коаны — странные загадки, предназначенные для того, чтобы мгновенно вывести сознание из автоматизма в надежде, что у человека произойдет озарение и проникновение в суть вещей.
Вы можете просто сидеть и медитировать и сзади к вам подойдут и огреют палкой по спине — это больно. Это делается, чтобы помочь сознанию хотя бы на долю секунды выскочить из того автоматического режима, в котором мы находимся. Смех смехом, но мы пытались делать вещи, которые прерывают автоматизм сознания.
Алекс: Это, по-моему, и есть искусство.
