Юрий Зенкович во время своей пресс-конференции рассказал, что вопрос его освобождения рассматривали на Совете безопасности. Почему этот орган могли подключать к подобным обсуждениям? В новом выпуске шоу «Как это понимать» об этом поговорили журналист Глеб Семенов и аналитик Артем Шрайбман.
— Юрий Зенкович заявил, что перед освобождением с ним общался глава КГБ Иван Тертель. По словам силовика, решение об освобождении политзаключенного было принято на заседании Совета безопасности. Мол, это инициатива Лукашенко. Были разные голоса — и за, и против. Как думаешь, действительно ли политик обсуждал это с Совбезом? — поинтересовался Глеб Семенов.
— Формально Лукашенко, конечно, может собрать близких силовиков и запросить их мнение о том, каких политзаключенных, в какой момент стоит или не стоит выпускать. Не думаю, что он держит в голове картотеку всех, кто сидит за политику, поэтому может консультироваться с людьми, которые за них отвечают, — объясняет Артем Шрайбман. — Учитывая, что Зенкович — вопрос политический, уровня диалога между Вашингтоном и Минском, сомневаюсь, что если бы кто-то из силовиков был против, то это имело бы какое-то значение. Все-таки ясно, Лукашенко это делает не потому, что, по его мнению, Зенкович искупил свою вину или, например, достаточно посидел. Нет. А потому что пришел момент, когда по каким-то причинам нужно положить это на стол Дональду Трампу. Чтобы активировать диалог или что-то получить взамен. Не верю, что в вопросах внешней политики у силовиков существует какое-то вето или возможность проголосовать большинством против решения Лукашенко на Совбезе.
При этом, думаю, политик может консультироваться с ними, в том числе, чтобы создать ощущение коллегиального принятия решений. В принципе с такой логикой создавалась комиссия по возвращению, которая, по факту, расширила свой мандат и стала комиссией по прощению. Лукашенко сам признавался, что ей уже перепоручили рассматривать вопросы о помиловании политзаключенных. Она стала коллективным органом, который прощает от имени государства.
По факту это нужно не для того, чтобы представители комиссии разобралась в деле. А чтобы никто во власти, включая самых больших ястребов, силовиков и одиозных пропагандистов (все они заседают в этом органе), не могли подумать или как-то начать сомневаться, что их, скажем так, могут бросить под автобус, ведь царь-то пошел дружить с Западом. Нет, он это решение им делегировал.
Думаю, логика консультирования с Совбезом может быть похожей. Но, сомневаюсь, что по этому вопросу они могли бы всерьез возражать. При всем уважении к страданиям, которые перенес Зенкович, не могу на сто процентов верить каждому слову, которое он говорит по поводу всех этих историй о военных заговорах.
— Все-таки не веришь? Напомню, во время пресс-конференции Зенкович рассказал, что в заключении сидел с сокамерниками, которые видели военных, осужденных за попытку госпереворота. Якобы это офицеры спецназа из Мариной Горки.
— Верю ли я тому, что говорит Юрий Зенкович? Не всегда, признаюсь честно. Еще до его посадки в тюрьму были сомнения в реалистичности его оценок ситуации. Собственно, то, что он с остальными ввязался в идею поехать в Москву и помочь совершить военный переворот в Беларуси, указывает на некое искривление оптики, скажем так. Но оставим его в стороне.
Есть ли в Беларуси бывшие и действующие силовики, осужденные за оппозиционную деятельность? Конечно. Это и публичные люди, и те, чьи дела засекречены.
Есть ли среди них те, кто могли быть задействованы в конспиративных попытках организоваться ради политической или подрывной деятельности? Наверное, да. Но какие из этих активностей были низовыми и органическими, а какие, как в случае с Зенковичем, Федутой и Костусевым (все трое получили сроки за якобы госпереворот. — Прим. ред.), инспирированы КГБ в стиле чекистских операций 1920-х годов в СССР? Когда с нуля создается заговор, в него вовлекают наивных людей, а потом на суде те, кто все это создавали, признаются, что с самого начала вели участников к преступлению.
Сколько человек в Беларуси за последние пять лет посажено по таким схемам? Множество. Допускаю, что среди них есть и силовики. Поэтому то, что Зенкович мог считать реальной попыткой заговора, могло быть спланированной оперативной игрой КГБ или тем, во что она превратилась в процессе.
Сейчас у нас нет возможности понять, что из этого было аутентично, что нет, а что просто померещилось. Любые военные заговоры в системе, где есть несколько силовых ведомств, которые контролируют друг друга и не вовлекают в себя высший генералитет, априори выглядят достаточно наивной задумкой. Все-таки мы не латиноамериканская или африканская страна, где какой-нибудь молодой лейтенант или капитан может собрать соседей по казарме, пойти на столицу и захватить город. Беларусская система слишком вертикальна и пронизывает друг друга взаимным контролем. Я имею в виду военные ведомства и спецслужбы.
Поэтому, насколько серьезно офицеры, попавшие под такой замес, могли верить в свои амбиции и планы, я не знаю и их мысли не прочитаю. Но, учитывая, что среди беларусского генералитета не было громких случаев арестов или устранения (речь об отставках. — Прим. ред.) каких-то генералов за подобные попытки, у нас нет сведений, что действительно было что-то серьезное.
А если три, четыре, пять офицеров на кухне решили, что мы сейчас создадим декабристский кружок, который свергнет власть, то это по уровню наивности, к сожалению, где-то рядом с тем, чем занимался Зенкович.
